Генри Миллер, "Плексус".
<...>
Когда человек, с его жалких чувством относительности, смотрит в телескоп и восхищается неизмеримостью творения, он тем самым признаётся, что он преуспел в сведении безграничного к ограниченному. Он как бы приобретает оптическую лицензию на беспредельное величие непостижимого для него творения. Что может иметь для него значение, если он укладывает в фокус своего микроскопического телескопа тысячи вселенных? Процесс увеличения лишь обостряет чувство миниатюрности. Но человек чувствует — или притворяется, что чувствует, — себя уютнее в своей маленькой вселенной, когда он открыл, что лежит на её пределами. Мысль, что его вселенная может быть не больше, чем крошечная кровяная корпускула, вводит его в состояние транса, убаюкивает муку отчаяния. Но использование искусственного ока, не важно, до каких чудовищных размеров оно ни было бы доведено, радости ему не приносит. Чем большее пространство охватывает он своим взглядом, тем страшнее ему становится. Он понимает, хотя отказывается верить, что при помощи своего ока ему никогда не проникнуть — и тем более никогда не стать соучастником — тайны творения. Смутно и неясно, но он осознаёт: чтобы вернуться в таинственный мир, из которого он появился, нужны другие глаза.
Мир своей истинной сущности человек может увидеть лишь ангелическим оком.
С этими миниатюрными царствами, где всё скрыто в глубине, всё немо, всё преображено, можно нередко встретиться в книгах. Некоторые страницы Гамсуна обладают не меньшей гармонической силой очарования, чем прогулка вдоль моего излюбленного канала. На короткий миг испытываешь тот же род головокружения, что и вагоновожатый, покидающий своё место в трамвае, когда тот валится под откос. Вслед за этим — одно сладострастие. Сдайтесь снова! Сдайтесь на милость чарам, сделавшим лишним даже автора. И тотчас же ритм вашего времени замедлится. И вы замрёте, впитывая в себя словесные построения, которые задышат, как живые дома. И кто-то, кого вы никогда не встречали и никогда не встретите, появится из ничего и овладеет вашими помыслами и чувствами. Может быть, даже такой ничтожный персонаж, как Софи. Или для вас может стать неимоверно важным тот самый вопрос покупки больших белых гусиных яиц. Пропитанные космическими флюидами события и положения ни вам, ни автору не подвластны. Диалог в книге может быть чистой чепухой и в то же время, в подтексте, — астральным. Автор даёт ясно понять: его здесь нет! И ты остаёшься один на один с соперником, наверное ангелом. А он оживит сцену, замедлит мгновения и будет повторять это снова и снова, пока у тебя не создастся чувство реальности, близкое к галлюцинаторному. Вот небольшая улочка — может быть, не длиннее квартала. Вот маленькие садики, за которыми ухаживают тролли. Постоянный солнечный свет. И запоминающаяся музыка, приглушённая, сливающаяся с гудением насекомых и шуршанием шелестящей листвы. Радость, радость, радость. Интимность цветов, птиц, камней, хранящих память о магических днях прошлого.
<...>
Когда человек, с его жалких чувством относительности, смотрит в телескоп и восхищается неизмеримостью творения, он тем самым признаётся, что он преуспел в сведении безграничного к ограниченному. Он как бы приобретает оптическую лицензию на беспредельное величие непостижимого для него творения. Что может иметь для него значение, если он укладывает в фокус своего микроскопического телескопа тысячи вселенных? Процесс увеличения лишь обостряет чувство миниатюрности. Но человек чувствует — или притворяется, что чувствует, — себя уютнее в своей маленькой вселенной, когда он открыл, что лежит на её пределами. Мысль, что его вселенная может быть не больше, чем крошечная кровяная корпускула, вводит его в состояние транса, убаюкивает муку отчаяния. Но использование искусственного ока, не важно, до каких чудовищных размеров оно ни было бы доведено, радости ему не приносит. Чем большее пространство охватывает он своим взглядом, тем страшнее ему становится. Он понимает, хотя отказывается верить, что при помощи своего ока ему никогда не проникнуть — и тем более никогда не стать соучастником — тайны творения. Смутно и неясно, но он осознаёт: чтобы вернуться в таинственный мир, из которого он появился, нужны другие глаза.
Мир своей истинной сущности человек может увидеть лишь ангелическим оком.
С этими миниатюрными царствами, где всё скрыто в глубине, всё немо, всё преображено, можно нередко встретиться в книгах. Некоторые страницы Гамсуна обладают не меньшей гармонической силой очарования, чем прогулка вдоль моего излюбленного канала. На короткий миг испытываешь тот же род головокружения, что и вагоновожатый, покидающий своё место в трамвае, когда тот валится под откос. Вслед за этим — одно сладострастие. Сдайтесь снова! Сдайтесь на милость чарам, сделавшим лишним даже автора. И тотчас же ритм вашего времени замедлится. И вы замрёте, впитывая в себя словесные построения, которые задышат, как живые дома. И кто-то, кого вы никогда не встречали и никогда не встретите, появится из ничего и овладеет вашими помыслами и чувствами. Может быть, даже такой ничтожный персонаж, как Софи. Или для вас может стать неимоверно важным тот самый вопрос покупки больших белых гусиных яиц. Пропитанные космическими флюидами события и положения ни вам, ни автору не подвластны. Диалог в книге может быть чистой чепухой и в то же время, в подтексте, — астральным. Автор даёт ясно понять: его здесь нет! И ты остаёшься один на один с соперником, наверное ангелом. А он оживит сцену, замедлит мгновения и будет повторять это снова и снова, пока у тебя не создастся чувство реальности, близкое к галлюцинаторному. Вот небольшая улочка — может быть, не длиннее квартала. Вот маленькие садики, за которыми ухаживают тролли. Постоянный солнечный свет. И запоминающаяся музыка, приглушённая, сливающаяся с гудением насекомых и шуршанием шелестящей листвы. Радость, радость, радость. Интимность цветов, птиц, камней, хранящих память о магических днях прошлого.
<...>
Комментариев нет:
Отправить комментарий