Гл. 3: «Райдер Хаггард»
<...>
Я всё глубже понимаю, что цепляюсь за детские впечатления не случайно. И не случайно придаю я такое значение «уличным мальчишкам», нашей жизни вместе, нашим поискам истины, нашему отчаянному стремлению понять порочную природу общества, опутавшего нас щупальцами, из мёртвой хватки которых мы тщетно пытались высвободиться.
Как есть два типа человеческого познания, два рода мудрости, две традиции и два разряда во всём, так есть — мы поняли это ещё в мальчишеские годы — и два вида обучения: один из них мы обнаружили сами и силились сберечь, никому не открывая своей тайны, а второму подчинялись в школе, что превращало нас не только в дураков и неудачников, но также в людей дьявольски лицемерных и развращённых. Один вид обучения питал нас, другой разрушал. Я понимаю это «буквально в полном смысле этого слова», если воспользоваться выражением Рембо1.
Каждый настоящий мальчишка — мятежник и анархист. Если бы ему позволили развиваться согласно его собственным инстинктам, его собственным наклонностям, обществу пришлось бы пережить такую радикальную трансформацию, по сравнению с которой любая взрослая революция выглядела бы жалкой и усохшей. Возможно, созданная мальчишкой модель общественного устройства была бы не слишком комфортной или милосердной, но зато в ней нашли бы своё выражение справедливость, цельность и красота. Пульс жизни забился бы быстрее, и самой жизни стало бы больше. А что может быть ужаснее для взрослых, нежели подобная перспектива?
«À bas l'histoire!»2 (слова Рембо.) Вы начинаете понимать их смысл?
<...>
Я всё глубже понимаю, что цепляюсь за детские впечатления не случайно. И не случайно придаю я такое значение «уличным мальчишкам», нашей жизни вместе, нашим поискам истины, нашему отчаянному стремлению понять порочную природу общества, опутавшего нас щупальцами, из мёртвой хватки которых мы тщетно пытались высвободиться.
Как есть два типа человеческого познания, два рода мудрости, две традиции и два разряда во всём, так есть — мы поняли это ещё в мальчишеские годы — и два вида обучения: один из них мы обнаружили сами и силились сберечь, никому не открывая своей тайны, а второму подчинялись в школе, что превращало нас не только в дураков и неудачников, но также в людей дьявольски лицемерных и развращённых. Один вид обучения питал нас, другой разрушал. Я понимаю это «буквально в полном смысле этого слова», если воспользоваться выражением Рембо1.
Каждый настоящий мальчишка — мятежник и анархист. Если бы ему позволили развиваться согласно его собственным инстинктам, его собственным наклонностям, обществу пришлось бы пережить такую радикальную трансформацию, по сравнению с которой любая взрослая революция выглядела бы жалкой и усохшей. Возможно, созданная мальчишкой модель общественного устройства была бы не слишком комфортной или милосердной, но зато в ней нашли бы своё выражение справедливость, цельность и красота. Пульс жизни забился бы быстрее, и самой жизни стало бы больше. А что может быть ужаснее для взрослых, нежели подобная перспектива?
«À bas l'histoire!»2 (слова Рембо.) Вы начинаете понимать их смысл?
<...>
<...>
Я неоднократно замечал, как пугает родителей сама мысль о воспитании ребёнка в соответствии со своими собственными понятиями о жизни. Я пишу эти строки и вспоминаю очень важный разговор на эту тему, который произошёл между мной и матерью моего первого ребёнка. Это произошло на кухне нашего дома, и всё началось с того, как я стал горячо доказывать, как бесполезно и глупо отправлять ребёнка в школу. Необыкновенно увлёкшись, я вскочил из-за стола и принялся расхаживать взад и вперёд по маленькой кухне. Внезапно я услышал, как она почти в ужасе спрашивает: «Но с чего же ты начнёшь? Как?» Я был настолько погружён в свои мысли, что понял весь смысл её слов bien en retard3. Расхаживая взад и вперёд с опущенной головой, я оказался напротив двери, ведущей в прихожую, и лишь тут слова её достигли моего сознания. Тут же мой взгляд задержался на маленьком сучке на панели двери, и я заорал: «Как это с чего? Да со всего!» И ткнув пальцем в сучок, я разразился таким блестящим, сокрушительным монологом, что она даже пикнуть не посмела. Должно быть, я ораторствовал не менее получаса, сам не зная толком, что говорю, настолько овладел мною поток слишком долго сдерживаемых идей. Речь моя была сдобрена перцем, если можно так выразиться, ибо память о пережитом в школе возродила прежние раздражение и отвращение. Начав с маленького сучка, я объяснил, откуда он взялся и что означает, а затем шагнул или, вернее, ринулся в настоящий лабиринт знания, инстинкта, мудрости, интуиции и опыта. Всё столь божественно взаимосвязано, так прекрасно согласовано — отчего же воспитание ребёнка считается исключением? Всё, чего мы касаемся, что видим, обоняем или слышим, мы всегда в выигрыше. Словно нажимаешь на кнопку, которая открывает магические двери. Всё происходит само собой, порождая собственную силу сцепления и инерции. Нет никакой нужды «готовить» ребёнка к уроку: урок сам по себе нечно вроде колдовства. Ребёнок рвётся к знанию: он буквально томим голодом и жаждой его, которые стремится утолить. И так же поведёт себя взрослый, если только мы развеем поработившие его гипнотические чары.
<...>
Я неоднократно замечал, как пугает родителей сама мысль о воспитании ребёнка в соответствии со своими собственными понятиями о жизни. Я пишу эти строки и вспоминаю очень важный разговор на эту тему, который произошёл между мной и матерью моего первого ребёнка. Это произошло на кухне нашего дома, и всё началось с того, как я стал горячо доказывать, как бесполезно и глупо отправлять ребёнка в школу. Необыкновенно увлёкшись, я вскочил из-за стола и принялся расхаживать взад и вперёд по маленькой кухне. Внезапно я услышал, как она почти в ужасе спрашивает: «Но с чего же ты начнёшь? Как?» Я был настолько погружён в свои мысли, что понял весь смысл её слов bien en retard3. Расхаживая взад и вперёд с опущенной головой, я оказался напротив двери, ведущей в прихожую, и лишь тут слова её достигли моего сознания. Тут же мой взгляд задержался на маленьком сучке на панели двери, и я заорал: «Как это с чего? Да со всего!» И ткнув пальцем в сучок, я разразился таким блестящим, сокрушительным монологом, что она даже пикнуть не посмела. Должно быть, я ораторствовал не менее получаса, сам не зная толком, что говорю, настолько овладел мною поток слишком долго сдерживаемых идей. Речь моя была сдобрена перцем, если можно так выразиться, ибо память о пережитом в школе возродила прежние раздражение и отвращение. Начав с маленького сучка, я объяснил, откуда он взялся и что означает, а затем шагнул или, вернее, ринулся в настоящий лабиринт знания, инстинкта, мудрости, интуиции и опыта. Всё столь божественно взаимосвязано, так прекрасно согласовано — отчего же воспитание ребёнка считается исключением? Всё, чего мы касаемся, что видим, обоняем или слышим, мы всегда в выигрыше. Словно нажимаешь на кнопку, которая открывает магические двери. Всё происходит само собой, порождая собственную силу сцепления и инерции. Нет никакой нужды «готовить» ребёнка к уроку: урок сам по себе нечно вроде колдовства. Ребёнок рвётся к знанию: он буквально томим голодом и жаждой его, которые стремится утолить. И так же поведёт себя взрослый, если только мы развеем поработившие его гипнотические чары.
<...>
<...> [...]
Затем наступает черёд сходных конфликтов с миром книг — чем дальше, тем больше. Некоторые из них потрясают даже сильнее, и смысл их невозможно постигнуть. Некоторые могут привести на грань безмия. И ни один никогда не протянет руку помощи. Нет, чем дальше продвигаешься, тем более становишься одиноким. Ты словно нагой младенец, брошенный в пустыне. В конечном счёте ты либо сходишь с ума, либо приспособляешься. В этот момент раз и навсегда решается судьба драмы под названием «личность». В этой точке бросают бесповоротный жребий. Ты присоединяешься к другим — или бежишь в джунгли. Переход от мальчика к мужу, отцу, кормильцу семьи, затем судье — кажется, кажется, всё это совершается в мгновение ока. Каждый старается, как может, — обычное оправдание. Тем временем жизнь уходит от нас. Изогнув спину, чтобы нас было удобнее ударить ремнём, мы способны пролепетать лишь несколько слов благодарности и признательности тем, кто преследует нас. И остаётся только одна надежда — самому стать тираном и палачом. Из «Места Жизни», где мальчиком ты имел своё место, вступаешь в Могилу Смерти, той единственной смерти, от которой человек имеет право обороняться и получить избавление от неё — смерти в жизни.
<...>
Затем наступает черёд сходных конфликтов с миром книг — чем дальше, тем больше. Некоторые из них потрясают даже сильнее, и смысл их невозможно постигнуть. Некоторые могут привести на грань безмия. И ни один никогда не протянет руку помощи. Нет, чем дальше продвигаешься, тем более становишься одиноким. Ты словно нагой младенец, брошенный в пустыне. В конечном счёте ты либо сходишь с ума, либо приспособляешься. В этот момент раз и навсегда решается судьба драмы под названием «личность». В этой точке бросают бесповоротный жребий. Ты присоединяешься к другим — или бежишь в джунгли. Переход от мальчика к мужу, отцу, кормильцу семьи, затем судье — кажется, кажется, всё это совершается в мгновение ока. Каждый старается, как может, — обычное оправдание. Тем временем жизнь уходит от нас. Изогнув спину, чтобы нас было удобнее ударить ремнём, мы способны пролепетать лишь несколько слов благодарности и признательности тем, кто преследует нас. И остаётся только одна надежда — самому стать тираном и палачом. Из «Места Жизни», где мальчиком ты имел своё место, вступаешь в Могилу Смерти, той единственной смерти, от которой человек имеет право обороняться и получить избавление от неё — смерти в жизни.
<...>
<...>
Говоря о Дьяволе, Леви4 утверждает: «Мы должны помнить, что всё, имеющее имя, существует; высказывание может быть сделано впустую, но само по себе оно не является пустым и всегда имеет значение.». Обычный взрослый с трудом воспринимает подобное суждение. Даже писатель, особенно «культурный» писатель, для которго слово вроде бы священно, считает его неприятным. С другой стороны, если объяснить подобное суждение мальчику, он увидит в нём истину и смысл. Для него ничего не происходит «впустую», и ничто не кажется ему слишком невероятным и чудовищным — усвоить можно всё. Наши дети чувствуют себя как дома в мире, который нас, похоже, ошеломляет и ужасает.
[...] <...>
Говоря о Дьяволе, Леви4 утверждает: «Мы должны помнить, что всё, имеющее имя, существует; высказывание может быть сделано впустую, но само по себе оно не является пустым и всегда имеет значение.». Обычный взрослый с трудом воспринимает подобное суждение. Даже писатель, особенно «культурный» писатель, для которго слово вроде бы священно, считает его неприятным. С другой стороны, если объяснить подобное суждение мальчику, он увидит в нём истину и смысл. Для него ничего не происходит «впустую», и ничто не кажется ему слишком невероятным и чудовищным — усвоить можно всё. Наши дети чувствуют себя как дома в мире, который нас, похоже, ошеломляет и ужасает.
[...] <...>
1 Об Артюре Рембо́ Миллер написал эссе «Время убийц».
2 «Долой историю!» (фр.).
3 «С большим опозданием» (фр.).
4 Элифас Леви (настоящее имя Альфонс Луи Констан, 1816—1875) — аббат, писавший на религиозные темы и пришедший к проповеди идей, родственных коммунистической доктрине. Был подвергнут церковным гонениям, сложил с себя сан и занялся магией.
Комментариев нет:
Отправить комментарий